Летом 1929 года Агата предоставила дом в Крессуэл Плейс Леонарду и Кэтрин Вулли, которые предложили ей следующей весной, за неделю до окончания раскопок 1929-30 годов, приехать из Ур и с ними потом вернуться в Англию через Сирию и Грецию, включая Дельфы, которые Агата особенно хотела увидеть. Осень и зима были тяжелыми. В сентябре умер Монти, брат Агаты, а после про­веденного в Эбни рождества дочь Агаты Розалинд в Лондоне заразилась от подруги корью. Агата взяла ее в Эшфилд, чтобы вместе провести остаток каникул. Это была мучительная поездка, поскольку она только что сделала прививку оспы двойной вакциной. Через день Агату в бессознательном состоянии положили в частную лечебницу, и Мэдж, сестра Агаты, ухажи­вала за Розалинд, пока ее мать не поправилась. В середине февраля Агата, наконец, выехала в Италию, а оттуда на корабле в Бейрут.

В Уре она обнаружила, что в лагере Вулли появился еще один молодой археолог. Двадцатипя­тилетний Макс Мэллоуэн в предыдущем сезоне присутствовал, так как у него воспалился аппендицит. Он начал работать у Вулли с 1925 года после сдачи экзамена на степень бакалавра в Оксфорде. Он увлекся археологией, прослушав лекции одного из профессоров по гречес­кой скульптуре. Сразу после экзаменов Мэллоуэн стал работать хранителем музея Эшмолин в Окс­форде, который, по счастливой случайности, полу­чил письмо от Вулли с просьбой подыскать ему ассистента в Ур. Мэллоуэн был нанят сразу же.

Приехав, он самостоятельно стал учить араб­ский. Его обязанности включали медицинскую по­мощь рабочим-арабам (200 — 250 человек), упаков­ку и сопровождение предметов раскопок, которые осторожно укладывались в конце каждого сезона в сорок или пятьдесят ящиков, и денежные расчеты («Беспросветная работа, — писал он в своих «Вос­поминаниях», — особенно принимая во внимание большое количество нанятых рабочих и тот факт, что мы платили рупиями и анами*, а складывать их ужасно трудно»). Мэллоуэн оказался хорошим бухгалтером. Среди бумаг, оставшихся после его собственных археологических экспедиций в трид­цатые и сороковые годы, сохранились расчетные книги с записями всех расходов, начиная с зарпла­ты работникам и заканчивая оплатой за полгалло­на бензина.

Мэллоуэн быстро всему научился и вскоре стал незаменим. Он также очень понравился Кэтрин, поскольку, как сразу заметила Агата, был очень тактичен и искусно поддерживал отношения с обоими Вулли. Агата тогда еще не знала, какого послушания и услужливости ожидали супруги Вул­ли от Мэллоуэна, что, например, неоднократно от него требовали причесать Кэтрин волосы или сде­лать массаж и поставить пиявки, что, по ее мне­нию, должно было помочь от постоянной головной боли. Его дипломатический такт вместе с фактом длительного отсутствия сделали его фаворитом Кэтрин. Такую неудобную роль он занимал, когда в марте приехала Агата.

Еще одной обязанностью Мэллоуэна было по­казывать место раскопок посетителям, среди кото­рых бывали, к удовольствию четы Вулли, весьма именитые. (Младшие члены экспедиции не могли забыть, как Леонард чуть не умер от стыда, когда заехал король Бельгии, а арабы, подававшие обед, забыли убрать суп, поскольку остановились как вкопанные при виде короля.) С привычной власт­ностью Кэтрин заявила, что теперь Мэллоуэн дол­жен сопровождать Агату при осмотре местных достопримечательностей по дороге в Багдад, где должна собраться вся партия. Агата подумала, что для «молодого человека, много работающего на раскопках и нуждающегося в хорошем отдыхе», слишком тяжело «ухаживать за незнакомой жен­щиной намного старше себя, которая ничего не смыслит в археологии». Она поделились своими сомнениями с Элджи Уитборном, архитектором экспедиции и ближайшим другом Мэллоуэна, кото­рого знала по прошлому визиту. Уитборн уверил ее, что решение Кэтрин изменить невозможно.

Тем не менее, когда они отделились от всей экспедиции, Агата немного нервничала. Мэллоуэн был спокойным и серьезным молодым человеком. Позже он писал: «Сразу же я понял, что она очень приятная и милая особа, общение с ней доставляло удовольствие». Они не выглядели нелепой парой, как вначале думала Агата. Макс был специалис­том, способным и готовым рассказать обо всем, что они видели, а знание арабского языка придавало ему авторитет. Все женщины, с которыми он был близко знаком, являлись людьми неординарными: его мать, парижанка, занималась исследованием христианства, писала лирические стихи («некото­рые из них заслуживали самой высокой оценки»), читала лекции по искусству и много рисовала; леди Говард, жена британского посла в Мадриде, потом в Вашингтоне, мать лучшего друга Макса в Оксфор­де; Гертруда Белл (ей тогда было за пятьдесят), ко­торая, будучи директором музея древностей в Ира­ке, часто приезжала на раскопки Вулли; и сама Кэтрин. Поэтому Мэллоуэн не страшился компа­нии такой знаменитой женщины, как Агата, к тому же она в некоторой степени зависела от него. Ага­та, со своей стороны, веселая и живо всем интере­сующаяся, обладала незаурядным чувством юмо­ра. Вырвавшись из атмосферы лагеря, где все вели себя крайне осмотрительно, дабы не провоциро­вать Кэтрин, Макс и Агата почувствовали всю пре­лесть этого путешествия.

Они оба писали, что произошло дальше, Макс в своих «Воспоминаниях», Агата в «Автобиографии». Там были и зиккурат в Ниппуре, одном из самых древних шумерских поселений, и неудобная ночь в Дивани в обществе злобно-агрессивного чиновни­ка, его общительной жены и двух испуганных мис­сионеров. Они были в старой крепости Неджеф, а потом во дворце Ухаидир, где Макс вел Агату за руку по парапету. С этого момента их воспомина­ния путаются. Когда они посетили Кербелу? До или после импровизированного купания в искря­щемся соленом озере (Агата в скромном шелко­вом одеянии — блуза и пара панталон, Макс в шор­тах и фуфайке)? Сломалась ли их машина по дороге в Кербелу или по дороге в Багдад, когда Агата бла­горазумно легла в ее тень и задремала? Прошло ли пять минут после того, как их бедуин ушел искать помощь, оставив им свою воду, или прошло больше часа, прежде чем появился «форд» с бедуином, что­бы вызволить их из песков? Декламировал ли го­степриимный полисмен на посту в Кербеле, где они провели ночь в соседних тюремных камерах, «Оду к жаворонку» по-английски (по воспоминаниям Агаты) или «Сверкай, сверкай, маленькая звездоч­ка» по-арабски (согласно Максу)? Это совсем не­важно, главное, что они поняли друг друга.

Макс и Агата приехали в Багдад близкими людьми. Они опоздали, и Кэтрин была в раздраже­нии. Старый приятель Агаты полковник Дуайер, приехавший на станцию встретить ее, предупре­дил, что остаток путешествия ей придется посто­ять за себя. Агата и сама это поняла по поведе­нию Кэтрин, которая всегда считала, что самая большая комната, самая мягкая постель, самая яр­кая лампа и самые лучшие мужчины должны дос­таваться только ей. (Самым болезненным момен­том для Агаты было открытие, что Макс раньше подчинялся Кэтрин, потому что «она так хотела».)

Преодолевая случайные помехи и неудобства, они добрались до Алеппо, а оттуда судном напра­вились в Грецию. Здесь Макс должен был оста­вить их, чтобы поехать в Бассайю, а Вулли взяли Агату с собой в Дельфы. Пребывание с ними было не очень приятным, и Агата не хотела оставаться долго с этой непредсказуемой парой. Но в Афи­нах, в отеле, ее ждала телеграмма: Розалинд заболе­ла пневмонией, ее перевезли в Эбни и положение было очень серьезным. Тогда не было авиалинии Афины — Лондон, а дорога поездом занимала че­тыре дня. В то время, когда мужчины отправились узнать расписание, Агата на улице споткнулась и, подвернув ногу, растянула связки. Именно Макс спокойно и без суеты наложил ей повязку и зая­вил, что изменил свои планы и поедет вместе с Агатой, чтобы помочь ей добраться.

Они уехали на следующий день вечером и в поезде рассказывали друг другу о себе. Макс по­ведал ей всю свою жизнь. Много лет спустя, ког­да некоторым Макс казался образцом англичани­на по своему положению (член совета колледжа, член научного общества, попечитель Британского музея), внешнему виду (костюм из твида, трубка, мягкая шляпа) и привычкам (керамика, винный погреб, хороший обед и крикет), его младшие кол­леги иногда со смехом отмечали, что «в нем нет ни капли английской крови». Семья Макса действи­тельно была космополитична. Его дедушка, авст­риец, жил в Вене, где владел паровой мельницей. Мельница работала настолько успешно, что полу­чила много важных призов, среди которых была золотая медаль, врученная императором Францем Иосифом. Однако мельница в конечном счете сго­рела, и семья лишилась средств. Это подтолкнуло Фредерика, отца Макса, уехать из Австрии в Анг­лию, где он и провел всю свою оставшуюся жизнь,

В Лондоне Фредерик нашел должность в ком­мерческой фирме и через некоторое время открыл собственное дело по торговле жирами, раститель­ным маслом. Он также считался экс­пертом по сырью в Министерстве продовольствия. После Первой мировой войны он работал руково­дителем отдела по качеству фирмы «Юнилевер». Макс рассказал, как однажды в суде он предложил съесть без промедления маргарин, который поче­му-то сочли испорченным. Эта деталь показывает, насколько Фредерик был тверд в случае своей правоты. Этот эпизод — отзвук случившейся с ним истории в Боснии-Герцеговине в восьмидеся­тые годы. Он командовал эскадроном на летних маневрах и отказался выполнить приказ и отпус­тить своих людей домой в середине жаркого дня, а отправил их вечером, мотивируя тем, что они при­дут, в таком случае, не запыленные и не устанут от жары. Это проявление характера Фредерика на­помнило Агате Монти, они были чем-то похожи. В некотором отношении Фредерик был тяжелым человеком, излишне любил порядок и точность и не терпел, когда ему противоречили. Это, по заме­чанию Макса, приводило к ссорам в семейной жиз­ни. Добрый, но эгоцентричный Фредерик женил­ся на очаровательной, но неугомонной женщине Маргарите Дювивье, родившейся в 1876 году в Па­риже в семье инженера и оперной певицы. Она унаследовала от матери безрассудность, любовь к развлечениям и артистическую восторженность, предпочитала жить в городе и вращаться в обще­стве. Макс, старший из троих сыновей, родился в 1904 году.

В своих «Воспоминаниях» он пишет о детстве намного меньше, чем Агата в «Автобиографии». Он не всегда был счастливым ребенком, как Агата, а образование получил ортодоксальное. После на­чальной школы его отдали в Лэнсинг, высшую анг­ликанскую церковную публичную школу в Сассексе, которая показалась ему невероятно скучной. Одной проблемой была церковная служба, кото­рую мальчики должны были посещать дважды в день, а в воскресенье — пять раз. Максу так надо­ел этот режим, что, к удивлению директора, он отказался от конфирмации, и за это его отстранили от причастия. Другим мало приемлемым для него моментом были многочасовые военные трениров­ки и парады. Все это было хорошо, пока шла вой­на; Макс, воспитанный в патриотическом духе, был готов идти в бой. Но с окончанием войны все из­менилось. Антимилитаристски настроенные юно­ши просто вынуждены были заниматься строевой подготовкой.

Макс оставил Лэнсинг рано, как только ему ис­полнилось семнадцать лет, после восьмого класса. У него уже было место в Нью-колледже в Оксфор­де, и после конфликта по поводу конфирмации он решил, что лучше уйти из школы немедленно. Фредерик согласился, но вовсе не потому, что сам был агностиком (Макс ничего не сказал ему о проблеме с конфирмацией и причастием), а пото­му, что он не считал Лэнсинг школой, которая мо­жет дать хорошее образование. Это было очень важное решение Макса с точки зрения его отно­шения к религии. Оно далось ему нелегко, и про­блема отношений с церковью продолжала мучить его. Этот эпизод его жизни особенно заинтере­совал Агату, поскольку сама она была человеком верующим и беспокоилась по поводу своих рели­гиозных осложнений после развода с Арчи. Ду­шевные муки Макса возобновились к концу его пребывания в Оксфорде и на следующий год. Его друг Эсме Говард серьезно заболел, и его отпра­вили в клинику в Швейцарию. По дороге в Бейрут Макс навестил его в клинике, и Эсме начал угова­ривать друга перейти в католичество и принять причастие (Говарды были глубоко верующими ка­толиками), говоря, что он очень страдает из-за его религиозных сомнений. В сохранившемся днев­нике Макс подробно и откровенно описал свои размышления и свое обещание Эсме, думая, что с этим вопросом покончено.

На следующий год Эсме умер. Его болезнь и смерть глубоко потрясли Макса, тем более что их дружба зародилась и продолжалась в Оксфорде, который, по его словам, был «шагом из чистилища в рай»; здесь он мог выражать свои мысли и чув­ства намного свободнее. Он не сидел, как прикле­енный, за книгами, хотя из его дневника явствует, что читал не только серьезные вещи (Платона, Декарта, Китса), но и более легкомысленные (при­ключенческие романы Стивенсона). Как любил повторять сам Макс, в колледже он научился более серьезным и важным вещам — например, как вы­пить вина с друзьями. Ему был двадцать один год, он знал, чего хочет от жизни, но не пришел ни к какому решению до тех пор, пока не начал рабо­тать в экспедиции Вулли.

Четыре года пребывания в Уре ожесточили его. Он научился приказывать и руководить людьми, научился управлять даже Кэтрин Вулли. Он по­чувствовал свою силу и твердость — мог быть гру­бым и властным, имел большие способности к язы­кам и обладал не только знаниями по археологии, но и интуицией. У него было время поразмыслить о напряженных отношениях между родителями, о смерти Эсме, об отношениях с друзьями и колле­гами по работе. Он узнал и прочувствовал много, но когда встретил Агату, то был совершенно не­опытным в других отношениях. Макс не был таким отчаянным и безрассудным, как Арчи в его возрасте, а обидчивым, легко ранимым и недовер­чивым. Как и у Арчи, у него было мало денег. Как и Арчи, до встречи с Агатой, по выражению его лучшего друга, не был в «таком замешательстве».

Агате понравился этот развитый и внимательный молодой человек. Невзирая на всю ее независи­мость, путешествие с ним было приятным, он по­могал ей всю долгую дорогу от Афин, поскольку из-за вывиха ходить ей было тяжело.

Розалинд быстро поправлялась, и через не­сколько дней Агата забрала ее из Эбни в Эшфилд. Макс снова приступил к работе в Британском му­зее и попросил Агату дать ему знать, как только она будет в Лондоне. Через некоторое время Кол­линз пригласил ее на прием в «Савой», чтобы встре­титься с ее американскими издателями. Она ре­шила возвращаться назад ночным поездом и пригласила Макса в Крессуэл Плейс. Как позже написала ему Агата, «ты был единственным, кого я когда-либо приглашала к завтраку». После немед­ленно возникшего доверия при первой встрече вторая была весьма неловкой и напряженной. Вначале они были совершенно скованны, но вско­ре напряжение немного ослабло, и Агата пригла­сила Макса в Эшфилд. Однажды в апреле он оста­вил свои дела в Британском музее и вместе с Агатой выехал ночным поездом на уик-энд в Торки, где встретился с Розалинд и Питером, где его водили на пикники и на прогулки под дождем в Дартмур. В последний вечер его визита, когда Агата уже поднялась к себе, он постучал к ней в комнату, при­сел на краешек кровати и попросил ее выйти за него замуж.

Агата была в изумлении. Затем, через пару недель, она привела все доводы против такого брака: Макс был на пятнадцать лет ее моложе, он был католиком и т. п. Макс настаивал. Но, как заметила Агата в своих письмах к нему, на­стоящей причиной ее колебаний был страх: «Я ужасно трушу и боюсь, что это причинит мне вред». В «Автобиографии» она отмечает, что «хо­рошие дружеские отношения» были бы лучше всего, и добавляет: «Если бы при первой встрече я восприняла Макса как кандидата в мужья, я была бы настороже».

Агата обдумывала предложение Макса не так долго, как описано в «Автобиографии» со всеми подробностями бесчисленных разговоров с Роза­линд, Мэдж и Джеймсом. Как всегда, когда дело касалось важных моментов ее жизни, хронология в воспоминаниях Агаты путается. Вполне возмож­но довольно точно установить, когда она не выдер­жала натиска и уступила Максу. На ее письмах, посланных в то время, как всегда, нет даты, а кон­верты не сохранились, но одно письмо все же да­тировано 21 мая. Это совершенно уверенное и страстное письмо к будущему мужу, в нем нет ни тени бывших сомнений. Макс спрашивал Агату, как она будет жить с человеком, профессия кото­рого «раскапывать мертвых», на что она отвечает с юмором: «Я обожаю мертвецов и трупы». В отношении их религиозных проблем она написала: «Меня могут обратить в другую религию на смерт­ном одре, и я умру без покаяния... Где нас похоро­нят?» Поскольку католическая церковь не призна­ла бы их брак, разъяренный Макс оставил свою веру.

Джеймс и Панки предостерегали Агату, сове­товали быть благоразумной. Особенно неистов­ствовала сестра. Когда Макс взял Агату на лет­ний бал в Оксфорд и познакомил с некоторыми своими друзьями, она осознала, что ее будущий муж и племянник Джек — ровесники, и запаниковала, снова доказывая ему, что слишком стара, чтобы стать его женой. Панки добавляла масла в огонь, а спокойного рассудительного Макса рядом не было. Агата писала: «Как только ты уехал, я сразу запа­никовала. Когда ты рядом, все в порядке — я чув­ствую себя спокойной, счастливой и в безопаснос­ти. Дорогой Макс, я чувствую себя так рядом с тобой с самого начала, с нашей первой встречи. Но когда остаюсь одна, все меняется. Я говорю себе: «Идиотка! Ты что, совершенно не сообража­ешь?! Что бы ты сказала о ком-то, поступающем подобным образом?» У меня столько недоверия к жизни и к людям, ты не должен злиться. Макс, я в самом деле настолько медлительна, что мне нужно время, чтобы принять решение». Их решение от­ложить бракосочетание до сентября, по ее словам, «даст время, чтобы увериться друг в друге». Но она была достаточно уверена, чтобы пообещать Максу быть «хорошей завтра и пунктуальной послезавт­ра, чтобы нам не пришлось догонять поезд всю нашу оставшуюся супружескую жизнь».

Чтобы избежать внимания прессы, которая так ужасала Агату, они сохранили свое решение в тайне. Розалинд, которой Агата кое-что говорила наме­ками, узнала их секрет в августе. «Дорогой Макс, — написала Агата, — Рози догадалась. Она даст свое согласие, если ты пришлешь ей две дюжины ле­денцов из Селфриджа (никаких других)». Агата считала, что Розалинд восприняла эту новость как «большую шутку», но Макс был настроен более серьезно и обрадовался, что девочка преодолела эту трудность. Когда Агата предложила Максу принести какой-нибудь небольшой подарок (воз­можно, книгу) для Розалинд «в этот день», он ку­пил ей брошь, чтобы девочка запомнила свадьбу и почувствовала, что она имеет отношение ко всему происходящему.

* Ана — индийская монета = '/₁₆ рупии.