Стихи о Робеспьере
Утро битвы
Утро битвы свежо и
ясно.
Ночью дождь отрыдал свое.
Как жемчужина, жизнь прекрасна —
И едва ли прочней ее.
.
В гулком зале, где свет июля
В запыленном стекле угас,
Выбор жесток и прост, как пуля:
Кто не с нами, тот против нас!
.
С кем вчера еще — локоть к локтю,
С тем сегодня — глаза в глаза.
Как один вся когорта — против.
Лишь один — ненормальный — ЗА!
.
За отчаявшихся, усталых,
Не утративших лишь лица.
За — с блистательного начала
До безжалостного конца.
.
Безразлично, правы ли, нет ли —
Отстоять их уже нельзя,
И еще один рвется в петлю
Лишь затем, что в петле — друзья.
.
Здесь не доблесть, здесь много проще:
Кто тут чист, а на ком вина —
Путь был общим, и слава — общей,
И опала — на всех одна.
.
Ослепительно утро боя.
Частью, может быть, оттого,
Что троих не предали двое —
(Или четверо — одного).
Татьяна Петрова, 1991
* *
*
Направо,
налево и прямо —
Сплошь
стены с курганами крыш:
Картинкой
в оконную раму
Оправлен
великий Париж.
Взошедшее
в облачной свите
Сквозь
ночи кромешную тьму,
Колеблется
солнце в зените,
Не
хочется падать ему
На
город, что трубы взъерошил
И
вздыбился гребнями крыш...
Перчаткою под ноги брошен,
Как
вызов, проклятый Париж.
Но
скоро одышливый вечер
Свой
сумрачный плащ распахнет,
И
следом прохладные свечи
Июльская
полночь зажжет,
И
слезы безудержно хлынут
На
скаты облупленных крыш...
И
завтра другие поднимут
Уставший,
остывший Париж.
Татьяна Петрова, 9.09.91.
* *
*
Портрет
Из глубины старинного портрета,
Отбросив бремя тяжкой суеты,
Сияя вечным, полным жизни, светом,
Из дальних лет ко мне несешься ты.
Вокруг тебя не утихают страсти –
Одни клянут, другие свято чтят…
Кричат о том, что ты стремился к власти,
Что Францию хотел четвертовать…
Как много лжи, нападок, обвинений
Втоптали в грязь бессмертие твое!
Теперь французам – сыновьям Свободы –
Уж не узнать, как добывать ее.
Нет, не убить враги тебя хотели –
Предать забвенью, память истребить.
Но ошибались силы термидора –
Не удалось тебя им сокрушить!
Не мертвый ты – живой взывал к потомкам:
«Придет свобода – ведь она жива!»
Что ж из того, когда тебя тираном
Представила всевластная молва.
Но твой портрет художник-якобинец
Писал, берег и подарил земле.
Твой гордый взгляд, спокойная улыбка…
Максимильен. Музей Карневале.
Елена Шонь
* * *
О
друге
Не храним, что имеем –
Нет в мире древней аксиомы.
Мы теряем друзей,
Когда очень нуждаемся в них.
Вот и друг мой ушел
В мир иной, нам, живым, незнакомый.
Он ушел навсегда,
Удалившись от тягот земных.
Так устроена жизнь –
Забываем любимые лица.
И в людской суете
Мы встречаем заклятых врагов.
Друг мой верный, прости –
Я удачей твоею гордилась.
Не смогла уберечь
Тебя в вихре жестоких ветров.
Поздно что-то вернуть
И грозить небесам за коварство.
Только эхо в ответ
Закричит – не спасешь ничего.
Без него пустота
И души одинокой мытарства…
Но мой друг уходил
И просил меня жить за него.
Елена Шонь
*
* *
Круг
Давным - давно, давным - давно —
так, видно, было суждено —
я не смогла вас уберечь...
да только не об этом речь.
Я поведу рассказ другой —
как над бездумною толпой
решились вы однажды встать,
а вас — распять!
четвертовать!
Мне въелась в кожу ваша боль
и ваших слез невольных соль,
и не дает забыться взгляд,
погасший ... двести лет назад!
Но я все помню,
я жива —
невеста ваша и вдова, —
и я сумею, может быть,
все в Этой жизни изменить.
Светлана Труфанова, 4.12 .91.
* * *
Изгнанники
О, якобинцы, век наш недолог.
Где наша юность, наши мечты?
После победы – кровь термидора,
После победы – изгнанья пути.
О, якобинцы, где же вы, где вы?
Вихрем жестоким разбросаны все.
Кто-то в Кайенне, кто-то в Женеве,
Кто на Монсо, кто-то на Эрранси.
Встретимся все мы, что уцелели,
Вспомним о мертвых, примем живых.
Нет ни Сен-Жюста, ни Робеспьера…
Как же теперь мы жалеем о них!
Вспомним еще раз небо Парижа…
Франция, как ты от нас далека!
Где-то в Брюсселе кистью Давида
Заговорит монтаньяров тоска.
Что же теперь скажут нам наши
дети?
Родины нет ни у них, ни у нас.
Ветер судьбы разметал нас по свету.
Если б собраться в последний нам раз!
Елена Шонь
* * *
1791
Я видела его. А он меня? Не знаю.
Он был учтив — и все. Так что же я горю?
У них с отцом дела, которым я мешаю.
Они глядят вперед. А я — на них смотрю!
1792—1793
Я видела его. И он меня заметил.
Мне кажется, он рад, когда я прихожу.
Он для меня давно единственный на свете,
Но только я ему об этом не скажу.
1794
Я видела его сегодня утром снова.
Он уходил, и я за им закрыла дверь.
Короткий теплый взгляд и на ходу — два слова.
— Прощай! — И кто бы знал, что навсегда теперь...
Татьяна Петрова, 23.8.92.
* * *
Элеонор Дюпле
Я тебе шиповник посадила,
Чтобы ветер в нем тебе шептал.
Ты прости, что я тебя любила
И об этом долго ты не знал.
Я тебя любила, как умела.
Ты меня не видел с высоты.
За тобой бы птицей полетела,
Но не удалось тебя спасти.
Мы с тобой повенчаны разлукой,
Не дала судьба для нас любви.
Было счастье – обернулось мукой,
Вечером, искупанным в крови.
Ночь темна и плачут в небе звезды,
Тишина бездонная нема.
Падают дождинки или слезы,
Шепчут мне: «Теперь совсем одна…»
Больше не снести мне этой пытки.
Я суда неправых не боюсь.
Дождевою каплей иль слезинкой
Я через века к тебе пробьюсь.
Ты взойдешь шиповником цветущим,
Символом страданья, чистоты.
И поймет за нами вслед идущий,
Что бессмертны оба – я и ты.
Елена Шонь
*
* *
Голова Робеспьера
.
На полках одного из множества музеев
Заметен длинный ряд голов больших злодеев,
Убийц, разбойников, внушавших людям страх,
И успокоившихся в петлях и кострах.
Пестро раскрашенные лица восковые
Глядят из-под стекла как-будто-бы живые,
И веет холодом и затхлостью гробов
От блещущих очей и выкрашенных лбов.
.
Но между тех голов, и лысых, и косматых,
Безусых стариков и женщин бородатых,
Как-будто в чуждую среду занесена,
Заметнее других покоится одна.
Скула и челюсти жестоко перебиты,
Но зоркие глаза бестрепетно открыты,
В них неожиданный, негаданный покой:
Глядят – удивлены, познавши мир иной…
.
Нет, не разбойник ты! Ты кровью обливался
За то, что новый склад судеб тебе мечтался,
И ты отравлен был чудовищной мечтой
С ее безжалостной, ужасной простотой –
Но силой этой же чудовищной мечты,
Сказавшейся в других, в свой срок погиб и ты.
* * *
Грусть
девушки Робеспьера
Сегодня я приду к заброшенной
могиле,
Увядшие цветы слезами орошу.
Прости людей – они не знали, что творили.
Я у тебя за всех прощения прошу.
Ни в муках, ни в крови тебя не пощадили –
Под дикий рев толпы и барабанный бой,
Как стая злых волков, добычу разделили.
И лишь июльский дождь заплакал над тобой.
Умыл твое лицо, застывшее в страданьях,
Ласкал твоих волос растрепанную прядь,
И белая луна в сочувственном молчании
Тебя в последний путь спустилась провожать.
Прости людей – они не знали, что творили!
Прости за клевету, за оскверненный тлен.
За то, что прокляли, что память очернили,
За муки и за смерть прости, Максимильен!
Елена Шонь
* * *
10 Термидора
Прощай, мой друг. Последние минуты
Остались нам на горестной земле.
Тебя благословляю я на муки,
А ты мои грехи отпустишь мне.
Еще вчера смеялись и любили,
За счастье всех сгорали на огне.
Сегодня нас предательски убили
И бросили озлобленной толпе.
Мы никогда с тобой не постареем,
Нам вечно будет только тридцать шесть.
Держись, мой друг! Мы многое успели,
Но сколько суждено нам не успеть!
Плечом к плечу сражались. И в могиле
Нам суждено навеки вместе быть.
Нас так жестоко с жизнью разлучили,
Когда безумно мы хотели жить.
Мужайся, друг! Нам суждено погибнуть,
Но живы будем в любящих сердцах.
Убийцы нас проклятием покроют,
Когда оплачут вдовы скорбный прах.
Прочь, подлый страх, коль в смерти избавленье!
Моя рука в твоей в последний раз.
Так что же, друг! Умрем без сожаленья.
Но тот еще придет, кто вспомнит нас!
Елена Шонь
Последние слова Робеспьера
(подражание Т.С.Элиоту, "Бесплодная земля", часть V)
После света ночных фонарей на бледном его лице
После детских ее слез в саду
После тихого покоя моей комнаты
Обвинен и признан виновным
Огромным залом, дворцом, Революцией
Моего народа на измученной этой земле
Он кто дал мне надежду мертв
Я кто дал им надежду умираю
С его смертью что обожгла слезами мои глаза
.
Здесь нет мира, есть только боль
Боль и непонимание и ступени чтобы подняться
И ступени ведут к орудию смерти
На котором уже пламенеет его кровь
Если б он там ожидал, я устремился бы к смерти
Но посредь этой толпы ни в чем нельзя быть уверенным
Огонь покрыт льдом и он уже мертв
Если б только он там ожидал
Оживляемый пламенем лед облеченный в просто человека,
Здесь не могу я ни знать ни верить ни надеяться
Есть мир за пределами гильотины,
Только без него лишь бесконечные насмешливые голоса
Нет даже смерти за пределами гильотины
Только мое имя как знак бесчестия и провала
В книгах бессмертной истории
Перевод Татьяны Черноверской
Особая
благодарность за информацию Татьяне Черноверской и Елене Шонь